Редакция Hook.report начинает серию материалов об узбекистанцах, сменивших дом и добившихся успеха.
Мы часто говорим о том, что в Узбекистане ощущается нехватка кадров, сложно найти специалистов, а «мозги» регулярно мигрируют из-под нашего мирного неба. Не будем разбираться в причинах с точки зрения политики и экономики — об этом на Hook в принципе достаточно материалов.
Но нам стало интересно, а что движет этими людьми, когда они окончательно меняют место жительства. Насколько им страшно или интересно, как проходит ассимиляция, и какие причины заставляют сниматься с места и искать лучшей жизни. Но главное здесь и то, что в итоге теряет Узбекистан, теряя того или иного талантливого человека, уезжающего из страны.
В серии интервью Hook.report будет разговаривать с бывшими гражданами Узбекистана и рассказывать об их новой жизни. В первом интервью Ольга Ли поговорила с Абдуазизом Мадьяровым, который уже 18 лет не живет на Родине.
Абдуазиз Мадьяров, 47 лет. Телеоператор, фотограф, международный телепродюсер, ошпаз.
Почему уехал из Ташкента
В самом конце 2002 года, в ночь после Рождества, мы с семьей приехали в Алма-Ату. Это было практически 18 лет назад.
Алевтина, моя жена, еще летом поехала в гости к нашим друзьям. Кстати, они тоже ташкентцы, помотались по миру, осели в Алма-Ате. Глава семьи стал меня троллить: «Что ты там делаешь, в своем Ташкенте, сидишь на попе, короче, приезжай в Алма-Ату, здесь весь движняк». Вот я начал собирать информацию, узнавать у ребят. Оказывается, многие ташкентцы из творческой интеллигенции наведывались в Алма-Ату. Бывали, двигались здесь как-то. Кто-то оставался, кто-то возвращался, но у всех были такие прямо «вау» впечатления, что там интересно, что что-то происходит.
Алевтина приехала сюда, раз-раз, и через месяц уже работала в журнале. Пошла пробоваться на радио, и там что-то у нее задвигалось. Потом просто приехала домой, забрала нашего старшего сына, и мне пришлось бросать все свои архиважные дела в Ташкенте и переезжать сюда.
Мы погрузили все наши полторы сумки в автобус, а теща взяла на руки нашу полуторагодовалую дочь. Мы с ней сели и приехали сюда, к Алевтине и Тимуру.
Приехали, высадились из автобуса и поехали до места проживания. Едем какими-то небольшими улочками, и такой вопрос вертится на языке: «А где столица-то Казахстана, где эта гремящая Алма-Ата? Компактное все такое, маленькое». После ташкентских масштабов думаешь, елки-палки, что нам расхваливали?
Действительно непривычно было. Но!
Компенсировалось это тем, что все это компактное и маленькое — все было «на движе». Что-то происходило, все работало, люди такие активные. И все быстро.
Ассимиляция и первый шок
Алма-Ата — рай для быстрых. Это было такое вот первое впечатление, и потом оно все укреплялось, укреплялось и не разрушилось до сих пор. Это не миф. Так и есть.
По сравнению с Ташкентом — да мы там, вообще, жили на расслабоне, вразвалочку.
Мы приехали в конце декабря, и я впервые в жизни так надолго оказался в настоящей зиме. С двадцатиградусными морозами, снежищем и льдом вместо асфальта не только на тротуарах, но и на проезжей части улиц. Я был в шоке. Ходил и думал: «Блин, неужели мы тут, в Арктике, будем жить? Вообще, как это возможно?». Но потом оказалось, что нет, все-таки климат тут не только для пингвинов. А пожив подольше, понял, что климат тут вообще чуть ли не идеальный.
Кайф — подножье гор, близость Капчагайского водохранилища типа нашего Чарвакского, только не в горах, а в степи и чуть ближе к городу. Все, что хочешь, в шаговой, грубо говоря, доступности.
Но одна вещь мне не очень была понятна — отсутствие желтой морковки на рынках города для узбекского плова. Но мы это победили — в течение этих 18 лет в городе появилось несколько мест, где стабильно есть желтая морковка. Кстати, хороший узбекский рис для плова тоже появился. Довольно массово.
Дольше всего пришлось привыкать к стенаниям алмаатинцев, что вот 35 градусов «жары» — это все. А 37 — это просто уже поверхность Солнца. Они плачут, умирают, им жарко. Хотя мы, ташкентцы, еще даже и не начинали разогреваться.
Да о чем разговор? Я под первым кондиционером в офисе работал только в 23 года, наверное. Мы спокойно могли там днями находиться на открытом солнце в финочке и кепочке, и все нормально. Когда живешь в таком климате, адаптируешься автоматически.
Но однажды, лет через пять-шесть, я поехал в Ташкент в середине лета на неделю. Предвкушал: сейчас приеду, там плов, самса, манты. Мы приехали, я вышел на улицу. Через полчаса уже не помнил ни про еду, ни про что-то другое. Мне было так жарко, что я думал: «Где же Алма-Ата? Где эта вот прохлада летняя алмаатинская?».
Отвык от ташкентской жары.
Я не хотел переезжать. Я вообще тяжелый на подъем. Очень не хотел. Сопротивлялся. Несмело. Но в итоге пришлось все-таки.
Когда ты приезжаешь в новый город… Это не была иммиграция на другой конец света, где другие язык, менталитет и люди с двумя головами — это все равно родная система координат. Другой момент, что мы приехали на пустое место с нулем жира под кожей. И это дико, оказаться в такой ситуации.
У тебя все плюс-минус решено с бытом, родители помогают, с детьми посидят, когда нужно, мелочей тут не бывает, живешь по накатанной. И тут ты переезжаешь. Никого не знаешь, у тебя нет никакой поддержки.
Вот это мобилизует очень сильно, и, как ни странно, все образовывается. Если ты не меняешь свой подход, свой тон разговора с Вселенной.
Ты стараешься быть таким же доброжелательным, спокойным, радостными идиотом. Все признаки говорят: «Чувак, это такая ситуация, это все, капец! Не надо туда соваться!». А ты: «Вау! Такие классные все вокруг!».
И на удивление ситуация начинает меняться.
Мы были молодые, глупые. Мне 30 было, и я не понимал, во что ввязываюсь, чем это все может грозить. И вот это, наверное, спасает. Приезжаешь, что-то тебе рассказывают, говорят: — Чувак, как ты будешь за это платить, за то, деньги как будешь зарабатывать? — Ну, как-то, наверное, буду. Появляются знакомые, друзья. Все потихоньку утрясается.
Чем я занимался в Ташкенте и чем занимаюсь здесь
У меня советская закваска. Я работал в одном закрытом конструкторском бюро, потом инженером на заводе «УзЭлектроАппарат» в Ташкенте. А потом оказался на радиостанции. Везде это была постоянная работа — не проекты или леваки, а стабильная работа. И психология, понимание зарабатывания денег было таким — стабильным. А здесь понимаешь, что, ну, да, есть постоянная работа, но, кроме нее, неплохо бы еще что-нибудь.
Поначалу, бывало, обедал кружкой бульона из кубиков и половиной нарезного батона. Кстати, в Алма-Ате очень вкусный хлеб. И, конечно, помогает твой бэкграунд — то можешь, это умеешь. Когда сидишь дома, в привычной обстановке, думаешь: «Ну да, окей, я вот эти вещи делаю, это же нормально, это же обычно». Но приходишь устраиваться на работу, рассказываешь про свои умения, а там на тебя смотрят, прищурившись: «А ты не врешь? Ты вот это умеешь? И вот это умеешь?! Ну, давай посмотрим». И тебе дают маленькую косточку, ты начинаешь ее грызть, делать свое дело. Потихоньку тебя кто-то где-то замечает.
Первой работой в Алма-Ате стало «Наше радио». Андрей Кострикин, Сабит Сулейменов вращали тогда такую волшебную станцию, а мы как раз радиолюди. Я был в Ташкенте техническим директором радиостанции «Oriat Dono», мы в свое время помогали ее строить, многому научились.
Наши учителя строившие вместе с нами Радио Орият, Павел Евгеньевич Жданко и вся его команда, ковали из нас универсальных солдат. Их принцип был прост — попал на станцию, значит, должен уметь делать всё: от написания текста до финального монтажа. И, кроме всего прочего, у меня был технический профиль. В итоге на «Наше Радио. Казахстан» проверили мои навыки и взяли саунд-инженером в продакшн-студию собирать программы, новости и рекламные ролики.
В какой-то момент пришлось стать линейным инженером на время. То есть сутки на тебе весь эфир, ты следишь за тем, чтобы программа не прерывалась, взаимодействуешь со всеми на станции, все тебе закидывают материалы, и ты все это выпускаешь в эфир.
Первая-вторая неделя — это дикий стресс, ночью тебе снится такой кошмар: тишина в эфире. Ты понимаешь, что нет сигнала на твоей волне. У тебя все играет трек, смотришь на пульте — уровень стандартный, а звука нет. Начинаешь выдвигать все жлыги, запускать другие фонограммы, но все. Тишина. Просыпаешься в холодном поту и бежишь включать радио. Слышишь — в эфире идет твоя радиостанция, и тебя начинает отпускать. У меня так было. Не знаю, может, я впечатлительный.
На радио была очень насыщенная программа, перебивки, джинглы. Информация о группах, треках, альбомах, развлекательный, информационный контент. Плотно упакованный аудиоряд, к микшированию которого предъявлялись весьма высокие требования: много информации в единицу времени. Я стал ловить себя на том, что, когда с людьми разговариваю, если возникают паузы в разговоре, начинаю непроизвольно их заполнять какими-то междометиями, переспрашивать человека. Если вообще нечего добавить, то просто напеваешь, гудишь что-то. Какие-то эффекты звуковые вставляешь.
Тогда еще существовала романтика радио. Может, мы еще молодые были и там варились в этом всем. Сейчас начинает казаться, что радио уже не то.
А так я уже много лет нахожусь в рабстве у своей супруги — она лучший продюсер и ведущая телепрограмм в мире. Работаю у нее видеооператором, фотографом на ее проектах, снимаем. Несколько проектов делали и продолжаем делать для казахстанского ТВ. Про интересных казахстанцев, добившихся успеха за рубежом.
Чем могу похвастаться
Мы вообще радиолюди, но стали картинкой заниматься. Наверное, года с 2012-го у нас начало что-то получатся, с 2010-го я начал активнее снимать, стал сотрудничать с международными новостными агентствами. Первыми были Al Jazeera, потом ВВС, CNN, CNA, Discovery. Мы для них и снимали, и организовывали съемки по всей Центральной Азии.
Пару лет назад приезжали Razor Films из Новой Зеландии и делали программу для Netflix — Dark Tourist. По-нашему это «Черный турист», это про тех людей, которые тратят свои деньги, причем немалые, не на all inclusive, чтобы погреть свое пузико, а на поездки в «горячие точки» или места с неблагополучной ситуацией. Сняли с ними Семипалатинский полигон, а потом полетели в Туркменистан на Азиатские игры по боевым искусствам и состязаниям в помещениях в 2017-м.
На Семипалатинском полигоне мы были в эпицентре первого взрыва — ведущие замеряли там уровень радиации. Сейчас он нормализовался, поэтому там можно находиться какое-то время без последствий. Масштабы всей этой индустрии, конечно, поражают.
Но, помимо кратера первого взрыва, «туристов» также интересовало озеро Атомкуль — Чаганское озеро, оно образовано атомным взрывом в 1965 году. А сейчас люди ловят там рыбу, утверждают, что можно ее есть. Ведущие программы тоже купались в этом озере, плавали на середину, звали меня с собой. Рыбу, выловленную там, жарили и ели в кадре.
Позже мы отправились в Семипалатинск, в приют для детей, которые рождаются с последствиями от ядерных взрывов. Ребята там, конечно, рыдали.
В 2018-м в составе съемочной группы BBC делали программу «Race across the world». Это гонка, где пять команд стартуют из Лондона и отправляются в Сингапур на деньги, за которые можно долететь прямым рейсом Лондон — Сингапур. И они могут использовать любые виды транспорта, кроме самолета.
Мы — Асель Глумова, Алевтина и я с нашими партнёрами из Узбекистана Эльёром Неъматовым и Никитой Макаренко, организовывали логистику съемок и сопровождали группы в Узбекистане и Казахстане, от Каспия до китайской границы. Это был беспрецедентный по своим масштабам иностранный телепроект для нашего региона.
И между прочим эта программа стала лауреатом BAFTA 2020. На вручении нас объявил лично Джеймс Голдблюм — «Человек-Муха», тот самый профессор скептик из Парка Юрского периода. Так что на минуточку! Мы успешны. Еееееееее!
Добился ли я успеха в Алма-Ате?
Мне сложно судить, успешен я или нет.
Что называют успехом?
Ну, слава богу, живы пока.
Наверное, это не гребень успеха.
Не знаю.
У меня красавица-жена, трое детей, родители живы-здоровы. Меня многие в городе и не только знают как приличного ошпаза. Я международный телеоператор. Но к себе я ни на йоту не отношусь как к профессионалу. Потому что с такими мастодонтами общался и работал, что вот кого-кого, а себя я не могу назвать прямо вот таким уж распрофессионалом.
Ну да, мы участвовали в разных проектах, замутили здесь «Нашествие». Да и кроме этого много чего было сделано, стараемся, учимся, делаем, что можем. А потомки скажут, профессионалы мы или так… Я профессиональный любитель — мне нравится что-то делать, я делаю. Наверное, так можно сказать.
В Ташкенте бываем непростительно редко, в последний раз были в феврале, до карантина, проездом. И планировали приехать еще раз на Навруз.
Для меня все-таки Навруз, а не Наурыз — привычка, она такая, не искореняется.
Мы говорим мАнты, кАзы, но это сейчас. Какое-то время назад, может, два-три года, оно стало 50 на 50 у меня замиксовываться.
Есть грусть-тоска по прекрасному времени своего детства. По чудесным, богоподобным людям, с которыми общались тогда. Они определяли нашу Вселенную и окружение. Окружающая нас действительность наполнялась смыслом, жизнью, вкусным пловом, салатиком к нему. Чаем со сладостями. Все это было.
И арбузы. Они казались вообще яхонтовыми какими-то, бриллиантовыми в детстве. И Ташкент, и Узбекистан, да и весь мир был другой тогда.
Дикая тоска по всему этому есть, но вот сожалений о том, что мы переехали, нет. То есть вообще ни капли, так сложилась жизнь. Здесь. Двигаемся здесь. Если бы не переехали, жили бы там. Значит, так сложилась жизнь. А может, мы еще не закончили переезжать? Кто его знает.
Но сегодня мой дом здесь. Я оседлая мышка-норушка с женой кочевницей. Я привязан к месту, распускаю корни, врастаю в это все, что есть сейчас и здесь. Я уверен, что вот он дом.
Но кто его знает, вдруг ветер перемен перенесет куда-нибудь. И врастать придется уже там…
У нас еще очень много хороших статей! Поэтому подпишитесь на Telegram-канал — там вы точно ничего не пропустите.
Нравится Hook? Теперь вы можете помочь редакции денежным переводом — собранные средства пойдут на оплату работы внештатников. Пройдите по этой ссылке или вручную переведите любую сумму на карту 8600 5729 1833 8323 (Uzcard)
──────────
Текст: Ольга Ли
Редактура: Дарина Солод
Фотографии предоставлены героем интервью
